Энмеркар и Энсукушсиранна

Стены вздымаются в лазурном сиянии
В Кулабе-граде, что в мироздании вырос,
В Уруке, чье имя подобно радуге,
Что небес коснулся дугой пестроцветною,
В небесах стоит, словно юный месяц.
Чьи Сути великие устроены царственно,
Чьи выси пречистые в день благой заложены,
Чье сиянье в стране — словно лунный свет,
Чье блистанье в стране — словно ясный день,
Как. телец молодой, как. козленочек, изобилием порожденные.
Урук — его слава над горами раскинулась,
Его излучения — серебро чистейшее, благостное —
Аратту словно плащом покрыли, словно покрывалом окутали.Тогда, давным-давно, когда день был властелином,
Ночь — господином, и царило солнце,
Ансигариа — таково его было имя —
Был советчиком-посланцем жреца верховного Арапы,
Наменатумма — таково его было имя — был
Советчиком-посланцем Энмеркара, жреца верховного Кулаба.
А верховный жрец — он воистину был господин.
Он от века воистину был господин.
От начала начал он воистину был господин.
Богоравен по рождению — вот каков он был.
Богоравен по избранию — вот каков он был.
И с таким человеком, властелином Урука, властелином Кулаба,
Жрец верховный Аратты, Энсухкешданна, в спор вступил.Вот что об Уруке он гонцу своему промолвил:
«Пускай он мне подчинится, пусть ярмо мое наденет!
А когда он мне подчинится, да, когда он подчинится, то и он и я:
Он воистину с Инанною в Эгаре проживает.
Но и я буду жить с Инанною в Эзагине, храме лазурном, в Аратте.
Он возлежит с ней на ложе, на сияющей постели.
Но и я с нею возлягу в сладком сне на изукрашенном ложе.
Он в ночных сновидениях Инанну видит.
Я же лик к лику с Инанною буду вместе при ясном свете.
Воистину съест он жирного гуся,
А я не съем жирного гуся.
Я гусиные яйца соберу в корзину,
Я птенцов его сложу в короб:
Маленьких — для моего котелочка,
Больших — для моего большого чана.
Гусь не будет жить на речном бреге.
Все правители мне подчинятся,
Трапезовать я с ними буду».Вот какое он послал Энмеркару слово.
Гонец, словно горный баран, пустился,
Полетел, словно дикий сокол.
Днем он шел, в сумерки на ночлег становился.
Словно птичья стая, средь ясного дня
Он несся по плоскогорью.
Словно птичья стая, с наступлением ночи
Во глуби гор он укрывался.
Как палка, брошенная в цель, он достигал своего места.
Точно дикий осел Шаккана, он карабкался на кручи.
Словно огромный могучий осел, полный сил, так он мчался.
Словно гибкий, годный к гонкам осел,
Он неуклонно вперед стремился.
Лев в поле на дневной охоте — так бежал он неустанно.
Волк, догоняющий ягненка, — так без устали он несся.
Достигая малых его селений,
Он наполнялся яростным гневом.
Достигая больших его селений,
Он готовился к своей речи.

Он к жрецу верховному в покой его священный входит.
«Мой повелитель меня к тебе послал.
Верховный жрец Аратты Энсухкешданна меня к тебе послал.
Господин мой так тебе молвит:
«Пускай он мне подчинится, пусть ярмо мое наденет.
А когда он мне подчинится, да, когда он подчинится, то и он и я:
Он воистину с Инанною проживает в Эгаре,
Но и я буду жить с Инанною в Эзагине, храме лазурном, в Аратте.
Он возлежит с ней на ложе, на сияющей постели.
Но и я с ней возлягу в сладком сне, на изукрашенном ложе.
Он в ночных сновидениях видит Инанну.
Я же буду с Инанною вместе лик к лику при ясном свете.
Воистину съест он жирного гуся.
А я не съем жирного гуся.
Я гусиные яйца соберу, я птенцов его сложу в короб:
Маленьких — для моего котелочка, больших —
Для моего большого чана.
Гусь не будет жить на речном бреге.
Все правители мне подчинятся,
трапезовать я с ними буду»».

Владыка Урука — он их весло-правило.
… он их опорная свая.
… он к месту его основанья…
Он сокол, что летает в небе, он их силок-ловушка.
Он к кирпичам храма Аратты…
Он к Аратте… к ее величью.
Он в Аратту ответ готовит.
Он тщательно изучил табличку,
Он внимательно прочел табличку.

«Он с Инанною хочет жить в Эзагине, храме лазурном в Аратте!
Но я, со мною живет она, когда с небес на землю сходит.
На изукрашенном ложе в сладком сне он хочет лежать с нею вместе!
Но я — на сверкающем ложе Инанны, осыпанном лазурными травами!
А в ногах там — могучий лев.
В изголовий там — свирепый лев.
Могучий догоняет свирепого.
Свирепый настигает могучего.
Могучий со свирепьм в движении.
Свирепый с могучим в кружении.
Дня не пройдет, не пройдет и ночи,
А уж я к Инанне в путь на пятнадцать двойных часов отправлюсь.

Уту на подворье мое священное еще глаз не кинет,
А уж она в покой мой священный светлый взойдет.
Мне Энлиль венец святой, скипетр царственный даровал.
Нинурта, чадо Энлиля,
Словно мех с водой, меня лелеял.
Аруру, сестрица Энлиля,
Правой грудью меня кормила, левой грудью меня кормила.
А когда я к покою направлялся брачному,
Жрица, словно птенец Анзуда, кричала.
Повторяю, когда туда я шел,
Не утенок она, но так кричала.
Из города, места ее рожденья…

Какой другой был подобно цитадели воздвигнут?
Воистину в Уруке Инанна живет, а что такое Аратта?
В твердыне Кулаба она проживает — на что ей
Чужедальние чистые Сути?
И пять лет пройдет, десять пройдет —
Она в Аратту не пойдет!
Да и зачем ей идти в Аратту,
Ей, великой светлой госпоже Эаны?»

Так вместе совет они держали, все речам его вняли.
Она в Аратту не идет.
«Он, кто ничего не имеет, он не ест жирного гуся!
Но я дам ему съесть жирного гуся!
Я гусиные яйца соберу в корзину,
я птенцов его сложу в короб:
Маленьких — для моего котелочка, больших —
Для моего большого чана.
Гусь не будет жить на речном бреге.
Мне правители подчинятся, я с ними трапезовать буду».

Гонец Энмеркара к Энсухкещданне,
К его священному светлому покою, к его святыням,
К его твердыням, где он проживает, приближается.
Энсухкешданна совета просит. Слов для ответа ищет.
Жрец-заклинатель, жрец-прорицатель,
жрец помазывающий и прочие люди храма
Собираются вместе, совет держат.

«Что я скажу ему? Что я скажу ему?
Жрецу верховному Урука, жрецу верховному Кулаба,
Что я скажу ему?
Его бык пред моим быком занесся.
Бык Урука ведет себя надменно.
Его люди над моими кажут силу.
Урукит ведет себя надменно.
Его пес над моим псом занесся.
Пес урукский раскрыл свою глотку».

Собрание, созванное им, прямоду
шно ему отвечает:
«Ты урукита превосходней.
Свои великие деянья Энмеркар гонцу перечислил.
Энмеркар совершать их не должен.
Это ты совершать их должен.
Пусть будет сердцем принято решенье.
Поступай, как понимаешь».

«Холмом пусть город мой станет,
Я сам черепком его стану —
Перед владыкою Урука, перед владыкою Кулаба
Да не склоню я выи!»

Один чародей — ремесло его — ремесло хамазитское.
Ургирнунна, его ремесло — ремесло хамазитское.
Когда град его Хамазу разрушен был, он в Аратту переселился.
Он в покоях потаенных колдовством своим занимался.
Ансигариа-советчик так говорит:
«Господин мой, великие отцы града!
Старцы-основатели собрания!
Отчего в покоях совета дворца совет не дают,
Совета не держат?
Я урукские каналы разрою,
К святыне Аратты склоню их выи!
Слова Урука да будут смешаны.
С армией моей великой, с запада и до востока,
От моря и до гор кедровых,
К востоку до гор благовонных кедров
Я заставлю их склонить выи.
Урукиты, пусть ладьи с добром они тянут,
Пусть ладьи к Эзагину Аратты привяжут».

Ансигариа — советчик своего града встал,
Главу склонил смиренно.

«Господин мой, великие отцы града!
Старцы-основатели собрания.
Отчего в покоях совета дворца совет не дают,
Совета не держат?
Я урукские каналы разрою,
К святыне Аратты склоню их выи!
Слова Урука да будут смешаны.
С армией моей великой с запада и до востока,
От моря и до гор кедровых,
К востоку до гор благовонных кедров
я их заставлю склонить выи.
Урукиты, пусть ладьи с добром они тянут,
Пусть ладьи к Эзагину Аратты привяжут».Как возрадовало это владыку!
Пять мин злата ему он отвесил.
Пять мин серебра ему он отвесил.
Сладкие яства вкушать повелел, вот что он ему сказал.
Напитки сладкие пить повелел, вот что он ему сказал.
«А когда люди его разбиты будут,
… в руке твоей они да будут!» — вот что он ему сказал.Чародей, сеятель семян отборных,
К Эрешу, граду Нисабы, путь держит.
В просторный загон, где живут коровы, входит.
Корова в загоне тревожно затрясла головою.
Он молвит корове слово, он говорит с ней,
Как с человеком.»Корова, кто ест твои сливки,
Кто молоко твое выпивает?»
«Мои сливки ест богиня Нисаба.
Молоко мое пьет богиня Нисаба.
Мой сыр, что превосходно для священного подворья изготовлен,
Большого, великого застолья, застолья Нисабы воистину достоин.
Мои сливки из светлых загонов
Жрецу верховному отнесут.
Мое молоко из светлых загонов
Жрецу верховному отнесут.
Нисаба, дикая святая корова, дочь первородная
Энлиля, воистину встать не даст человеку».
«Корова — сливки твои — в голову,
Твое молоко — в твое чрево!»
Корова — сливки ее ушли в голову,
Ее молоко ушло в чрево.

К хлеву чистому, хлеву Нисабы он подходит.
Коза в хлеву тревожно затрясла головою.
Он козе молвит слово, он говорит с ней, как с человеком.
«Коза, кто ест твои сливки, молоко твое кто выпивает?»
«Мои сливки ест богиня Нисаба.
Молоко мое пьет богиня Нисаба.
Мой сыр, что для священного подворья превосходно изготовлен,
Большого, великого застолья, застолья Нисабы воистину достоин.
Мои сливки из светлых загонов
Жрецу верховному отнесут.
Мое молоко из хлева святого
Жрецу верховному отнесут.
Нисаба, дикая священная корова, дочь первородная
Энлиля, воистину встать не даст человеку».
«Коза, сливки твои — в голову,
Твое молоко — в твое чрево!»
Коза — ее сливки ушли в голову,
Ее молоко ушло в ее чрево.

В тот день загон и хлев домом молчания он сделал,
Опустошение там произвел.
Нет молока в коровьем вымени,
Померк день для ее теленка.
Теленочек, голоден он, горько-горько он плачет.
Нет молока в козьем вымени,
Померк, день для ее козленка.
Нечего есть козе с козленком,
Жизнь их к концу подходит.
Корова печально говорит теленку:
«У козы умер ее козленок…»
Пуста священная маслобойка, наступил голод.
Они с голоду умирают.

В те дни загон и хлев домом молчания он сделал,
Опустошение там произвел.
Коровий пастух выбросил посох, лицо его позеленело.
Пастух-козопас жезл пастуший закинул,
Плачет горькими слезами.
Не спешит к загону и хлеву подпасок,
по дальним дорогам он бродит.
Молочник не выкликает, незнакомыми он бредет путями.
Погонщик скота и пастух Нисабы,
Сыны, одной матерью рожденные,
Из загона и хлева они вышли.

Первый — Машгула — таково его было имя.
Второй — Урэдина — таково его было имя.
Вдвоем, пред солнечным восходом, у главных ворот,
Там, где хранят чудеса страны,
Во прахе они распростерлись,
К Уту небесному они повернулись.

«Чародей из Аратты появился в загоне.
Он увел молоко из загона, теленочку нечего было есть.
В загоне и хлеве навел он порчу,
Он увел молоко и сливки.
В хлев и загон колдовство напустил он,
Он произвел опустошенье».
… он подошел
… вокруг огляделся.
… по направлению к Эрешу.

На берегу реки Евфрата, реки богов, потока могучего,
Возле града, чью судьбу Ан и Энлиль решили,
Она сидит, скрестив ноги.

Старая Сагбуру ему протянула руку.
Нун волшебный они оба бросили в воду.
Выудил чародей огромного карпа.
Старая Сагбуру орла из воды достала.
Орел схватил огромного карпа и утащил его в горы.

Второй раз они бросили нун в воду.
Чародей вытащил овцу с ягненком.
Старая Сагбуру вынула волка.
Волк схватил овцу с ягненком
И поволок их в просторные степи.

Третий раз они бросили нун в воду.
Чародей выудил корову с теленком.
Старая Сагбуру льва из воды достала.
Лев схватил корову с теленком
и потащил в тростниковые заросли.

В четвертый раз они бросили нун в воду.
Чародей выудил из воды горного козла с козою.
Старая Сагбуру леопарда из воды достала.
Леопард схватил козла с козою и поволок их в горы.

Пятый раз они бросили нун в воду.
Чародей выудил козленочка дикой газели.
Старая Сагбуру тигра и льва из воды достала.
Тигр и лев козленка схватили, в лесную чащу его потащили.

Чародей! Потемнел его лик, смешался разум.
Старая Сагбуру так ему молвит:
«Чародей, в чародействе ты разумеешь,
Но где твой рассудок?
Как в Эреш, град Нисабы,
Град, кому Ан и Энлиль решают судьбы,
Изначальный град, что Нинлиль возлюбила,
Как мог ты прийти колдовством заниматься?!
Меня не уведомив, ты это сделал!
Знаю силы твои, воистину сотворил ты горечь!»

Он пал на колени, он молил о пощаде:
«Отпусти, отпусти меня, сестрица!
С миром вернусь я к своему граду,
В Аратту, страну чужедальних пресветлых Сутей,
Понесу спасать мою душу.
Твою мощь по всем странам да прославлю!
В Аратте, стране чужедальних пресветлых Сутей,
Я твою возвеличу славу!»

Старая Сагбуру так ему отвечает:
«В загоне и хлеве ты навел порчу,
Ты увел молоко и сливки.
Утренней трапезы ты лишил их,
Полдневной трапезы ты лишил их,
Вечерней трапезы ты лишил их.
Ты отобрал молоко и сливки
Большого вечернего застолья.
Воистину черное ты сотворил дело.
Вот твой грех — ты не принес молока и сливок.
Владыка Нанна в загоне и хлеве воистину
Молоко дает он.
Он устанавливает вину, он, кто есть податель жизни».

Старая Сагбуру чародея за язык потянула.
На брегу Евфрата его бросила тело.
Дыханья жизни его лишила,
Сама же в град свой Эреш вернулась.
Энсухкешданна, про дела те прослышав,
К Энмеркару послал человека:

«Ты владыка — возлюбленный Инанны.
Только один ты возвышен.
Инанна праведно тебя избрала для своего святого лона,
Воистину ты ее любимый.
От запада до востока ты всех великий владыка,
Я твой подчиненный,
От сотворенья не был тебе я равен,
Ты воистину брат мой старший.
Мне вовеки с тобой не сравниться».

Так в споре между Энмеркаром и Энсухкещданной
Энмеркар превзошел Энсухкешданну.
Хвала тебе, богиня Нисаба!»